Презентация - "Спешите стать терпимей и добрей"

Урок внеклассного чтения по рассказу П.Краснова «Шатохи».

Спешите стать терпимей и добрей И отдавать спешите научиться, Чтобы потом у запертых дверей, Когда окончен пир , не очутиться.

Мир… Прекрасный, неповторимый, вечный… Человек в нём словно соломинка в бушующем весеннем водовороте. Наша жизнь в этом вечном мире – действительно мгновенье. Но осознаём ли мы это? Существует точное наблюдение: воздух мы «замечаем» только тогда, когда начинает его не хватать и человек задыхается. Лишь оказавшись в жаркой пустыне, понимаем ценность глотка воды. Ценность жизни осознаём только тогда, когда тяжело заболели или когда в дом постучалась беда…

Петр Николаевич Краснов родился 21.12.1949 в селе Ратчино Оренбургской области. Закончил Оренбургский государственный сельхозинститут. Карьера: 1978 — в издательстве "Молодая гвардия" вышла в свет первая книга его рассказов "Сашкино поле", получившая Всесоюзную премию им. М. Горького. После этого были изданы его книги "День тревоги", "По причине души", "Высокие жаворонки", "На грани", "Поденки ночи", «Родное» и др., в т.ч. три за рубежом, в ГДР и ЧССР. Профессиональная деятельность: секретарь Правления СП России, член Союза писателей (с 1979 г.). Особые профессиональные достижения: вышло 4-томное собрание сочинений (2005);

Им объявили смертную борьбу, Придумали отстрелы и облавы. Здесь дети часто слышали стрельбу И знали, что она не для забавы, Что будет безопаснее играть, Ходить из школы, ездить на салазках… Естественно, кто думал о собаках, Когда им приходилось умирать?! С.Куняев

О судьбе бродячих собак, которых на селе звали «шатохами». События происходят на улице небольшого села, среди людей – взрослых и детей.

Какие пути привели сюда собак? Кто виноват в том, что они стали шатохами? Судьба какой собаки особенно потрясает? Почему? Что и как говорят о Лютом участники событий?

«... Взять хоть этого Анисьина Лютого — как его Анисин порол!.. Знамо дело, синяков или еще чего у пса не увидишь; заместо этого у них в тех местах, где побьют, шерсть этак топырится... как трава вянет, когда дернину режешь. И, помню, всегда он в лохмах бегал, а в позапрошлом году Анисин на дойке его так перетянул кнутом при моих глазах... я думал, он его надвое охвостником развалит!.. Нет, отлежался где-то пес, травки покусал и вернулся-таки к хозяину, простил. Пошло у них опять все постарому: Анисин дрыхнет, а Лютый коров сторожит день-деньской за двоих; а если что не так — Анисин за кнут. Кобель, известное дело, от этого злел, ну и дотерпелся до точки, и теперь вот ни себя, ни людям... Непутево с ним вышло. — Так от Анисина уже вторая собака бегает, — веско и значительно подтвердил Котях. — Не вытерпливают. Скучная, должно быть, житуха.»

«Лютый, он умный – страсть! Только он людей не любит, дикий стал!»

Почему собаки набросились на Гришука? Какое, хорошо известное ему правило, он нарушил? Что случилось, почему Лютый спасает мальчика?

Что-то крича, задыхаясь и громко плача, он закружился, затоптался на месте, отчаянно замотал, забил руками среди ярого, осатаневшего враз хрипа и оскаленных морд, отворачивая лицо и все еще каким-то чудом держась на ногах под грузом насевших и повисших на нем собак; его уже хватануло за ногу, небольно, потом за кисть и сразу же опять за ногу, с треском разодрало сзади ватник, и он упал от сильного рывка за шиворот и съежился, с усилием сжался в комок, укрывая голову от рвущих и катающих его по талому снегу пастей, от липкой, жгущей кожу слюны и грязных дерябающих лап...

!.. Он вжался лицом и всем телом, как мог, в шершавый влажно-леденящий снег, прося защиты и у него тоже, — и обмяк, почти теряя сознание. Потом он услышал короткий взвизг, захлебывающееся рычание, опять взвизг; и собаки вдруг одна за другой отпали, отпрянули от него. Все, показалось ему, сейчас Лютый зачнет — все теперь... И он закричал снова, отрывая голову от снега и оборачиваясь к родным крышам и ветлам далекой улицы, пожаловался обессилено: — Мама-а-ань... да маманька же!.. Ему никто не ответил, и никто на него не кидался. Собаки, отскочив, глядели на него безучастно и незначаще, как на что-то успевшее надоесть, и одна из них с деловитым остервенением уже искала блох в свалявшейся своей шкуре; а между собой и всей стаей он увидел Лютого и рядом с ним благожелательно виляющую хвостом, даже чем-то веселую Волну. Пес стоял к стае боком и тихо, содрогая воздух, рычал…

а Волна как ни в чем не бывало ластилась к нему, то отбегая, то снова приближаясь, ласково прижимая уши и иногда поводя умной и приятной мордой в сторону Гришука, точно принюхиваясь. Но Лютый все рычал, а потом вдруг куснул подвернувшийся ему бок Волны, та коротко ощерилась, огрызнулась, и они вместе затрусили по дороге, уводя за собой, не оглядываясь, всю стаю.

Гришук не ответил, вытер рукавом и оглянулся назад. Собаки, прибавив ходу, разрозненной цепочкой уходили в степь, за комоватый гребень скотомогильника — поджав хвосты, горбясь, с угрюмством бродяг перед всем оседлым, хозяйским и потому никем не гонимым.

— Погодите, шатохи... отучим! Не понимаю, как вы, родители таких вот, можете терпеть у себя под боком эту банду! Вы же мужчины, у вас ружья там, свободное время... — Ну так сделайте это вот сейчас, на днях!

Каковы корни жестокости, безнадёжности Понырина? Почему бывший фронтовик стал таким?

— Н-ну, милый. Я прямо угадал, ей-богу. Мотри, полон карман желтяков набрал, как в воду глядел. — И вдруг обрюзг еще больше, заносчиво оглядел всех, показав, что шутки он пошутил, а теперь хватит, и сказал средь тишины: — А ты что ж думал, что я сюды ради одного кобелька приплясал, едрена корень?! Не-ет, милай, пока я их, — он похлопал широкой ладонью по карману, патроны приглушенно звякнули, — не попукаю, с пажи не уйду и от собак не отстану. Тебе это в забаву, нет ли, а я на них давно зубок имею — за цыплаков моих, инкубаторских, и вообще... — Он передохнул. — Я тебя вчерась послушал-послушал, а нынче будя! Мне плевать, какие они там, с каких обид от хозяев поразбежались, я сюды стрелять пришел. Я им устрою кордебалет, они у меня попляшут! — Понырин опять ухмыльнулся, сдабривая общее впечатление, и с показной силой потряс ружьем. — Повоюем! Прав-да-ть, Вась?..

Кто противостоит Понырину? Что, по мнению Фильки, самое страшное в происходящем? Подтвердились ли его предостережения в последующих событиях? Почему состоялась расправа? Почему зло победило?

Народу прибавлялось, но приходили все больше ребятишки, толкались, хвастали палками. Взрослых было совсем мало, охотников на такое дело, видно, не находилось. Разбившись на кучки, обсуждали планы, уговаривались, спорили, даже поругивались; и иногда, словно какой-то общий ток возбуждения и тревожной неуверенности пробегал вдруг по ним, прималкивали и оглядывались в раскрытое настежь поле.

В соседних дворах после окриков старших говор мало-помалу стихал, переходил в несвязные шорохи, еще тишал, но истинной тишины, казалось Гришуку, не наступало; напротив, по мере того как умолкали бубнящие что-то голоса, возбужденные переклики, кое-где смех — по мере этого в начинавшейся, ожидающей, подчеркнутой редкой неосторожной возней тишине стало, наконец, проявляться, копиться в самом воздухе то неопределенное, томительно-возбужденное напряжение, исходящее от молчания двух десятков спрятавшихся людей — и еще совсем малоопытных, чей азарт будто бы пока не выходил за пределы условностей игры, и людей поживших, видавших виды, чья цель была теперь в том, чтобы сделать поскорее это не совсем приятное и хлопотливое, но нужное, по общему признанию, всем дело — сделать и пойти домой отдыхать. Все они, наверное, и думали по-разному, и делали разное;

Село совсем притихло, затаилось, оградившись с задов плетнями, сараями, покосившимся горбылем заборов; немели разинутые рты ворот и дверей, ждали равнодушно, и в этом молчанье, в сером дне трусили по полю, проваливаясь в снег, собаки, будто под замахнувшейся неумолимой рукой пригнув головы — бежали ничьи, бесхозные и всем чужие, догоняемые серой мешковатой смертью, с виду неопасной, но такой неотвратимой в упорстве и равнодушии своем, что они, кажется, даже повизгивали в покорном страхе, в предчувствии худшего...

Над пажитью тяжело провисали, давили окрестности сплошные, синюшные в предсумерках облака, сыро чернели постройки, с улицы от выброшенной золы несло оттепельной гарью. Люди быстро оставляли пажить…

В чём нелепость, противоестественность творимого? Кто не хочет допустить расправы над Лютым? Почему Понырин вновь одерживает победу? Почему Гришук кинулся спасать Лютого? Это случайно или закономерно?

Доброта – великое чувство, которое нужно учиться растить в себе!